Моцарт в Праге. Том 1. Перевод Лидии Гончаровой - Карел Коваль
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А там его уж поджидали и директор Бондини, и режиссёр Гвардасони, и капельник Стробах. Моцарт поздравляет, благодарит, тут и певцы, синьорины и синьоры, целует дамам ручки, жмёт руки Басси, Понзиани, обратился к каждому артисту лично, и к оркестрантам, не забыл и осветителей, и работников сцены. От этих бесконечных поклонов его спас остроумный Гвардасони, предложив щепотку из золотой табакерки. Моцарт не отказался и красиво чихнул, и тотчас Бондини быстренько предложил:
«Так что, маэстро, не хотели бы вы продирижировать своего „Фигаро“ в субботу?»
Все вокруг с напряжением следили за лицом Моцарта.
«С радостью! И уже не могу дождаться субботы! С удовольствием буду пражского „Фигаро“ дирижировать, это было лучшее представление. У меня нет слов, чтобы выразить моё удовольствие. Итак, в субботу я дирижирую. Договорились».
Все пришли в восторг, а Бондини тут же продолжил:
«А завтра, с утра, дорогой маэстро, у нас будет оркестровая репетиция для ваших выступлений, ваша Пражская симфония. Затем, договоримся о дальнейшем распорядке – наверняка, вы и сами будете что-то играть?»
Моцарт кивнул: сыграю. Хотел сказать что-то ещё, но заметил, что артисты потихоньку собираются, чтобы продолжать спектакль.
«Всё, всё, завтра всё обсудим».
И снова целует ручки, прощается и уже летит через железные двери, через ступеньку по лестнице до Туновой ложи в первом ярусе. Снова сквозь строй влюблённых Пражан, только открыл дверь, сразу к Констанции:
«Я в субботу дирижирую „Фигаро“. Я договорился. А завтра утром будет большая репетиция моей новой симфонии D-dur. Как я рад! А то я уж понемногу начал лениться. Но это не для меня. Я должен играть, писать, чтобы меня не избаловали, чтобы я совсем не поглупел. И без того каждую минуту слышу, что я такой маленький».
Пани Тунова погрозила пухленьким пальчиком:
«Но зато удаленький! Вон как вы покорили всю Прагу. И сколько ещё удивительного мы ожидаем от вас!»
Моцарт поблагодарил за поддержку почтительным поклоном и произнёс:
«Однако никогда я Прагу не забуду. Я уже кое-что придумал, господа. И это не будет что-нибудь маленькое. Кое-что грандиозное. Такое, как слышится мне величавость музыкальной Праги. Ну, увидим!»
Глава 7. Очарованный арфист
– 1 —
После генеральной репетиции «Пражской симфонии» Моцарт заскочил пообедать в Новый трактир. В последнее время он полюбил туда захаживать: и графа Туна можно не беспокоить, да и от театра недалеко. Всю дорогу он тихонько напевал. Оркестр замечательный. Каждая нота на своём месте, ни одна не пропала. Музыканты играют с таким энтузиазмом, какого Моцарт ещё не встречал. Играют как влюблённые.
Влюблённые в музыку, премьера которой на днях состоится в Праге, её прозвали уже «Пражской симфонией». Кухарж и Стробах, наблюдая за Моцартом, сияли от радости. Ведь его похвала оркестру относилась и к ним, представлявшим душу коллектива.
Лица музыкантов выглядели по-настоящему счастливыми. Они работали с Моцартом в идеальной гармонии. Не было никаких особых замечаний. Всё чувствовали, понимали малейшее движение его длинных чутких пальцев. Он словно прикасался к их инструментам, которые они прижимали к груди или к губам как своих возлюбленных. И зазвучала «Пражская симфония» солнечно и радостно.
Пока Моцарт шёл от театра к Целетной улице, он снова «проживал» свою симфонию. Возбуждённый, вошёл в трактир, поискал свободный столик, чтобы снова, шаг за шагом, вспоминать ту великолепную репетицию. Полнейшее понимание музыкантами его произведения вызывало у него безграничное удовольствие.
Он сел в уголок к окну, чтобы смотреть на улицу, будучи самому незаметным, лишь кивнул головой на вопрос, будет ли обедать, и рассеянно жевал кусочек хлеба, ожидая, пока девушка принесёт ему суп. И снова покачивал удовлетворённо головой, вспоминая безупречную ансамблевую сыгранность чешских музыкантов из театрального оркестра. И ведь каждый из них виртуозно владел своим инструментом!
Склонившись над тарелкой, он не обратил внимания, как в трактир вошёл маленький человечек с арфой. Веселыми звуками, чистыми и ясными, заиграл инструмент. Фигарова ария «Non piu andrai…».
Моцарт как раз только что разрезал мясо, но после нескольких тактов отложил вилку и повернулся к белой изразцовой печи с ангелочками, возле которой расположился окоченевший мужичок со своей арфой и трогал её струны с искренним чувством.
Ничего подобного у бродячих музыкантов, рассеянных по Праге в неисчислимом количестве, Моцарт не встречал. Голубые глаза арфиста смотрели вдаль, он был погружён в музыку с полной душевной отдачей, Моцарт прекратил есть и стал слушать.
Боже мой, да это настоящая музыка! Этот человек играет так искренне, как птица поёт! Доиграв арию из «Фигаро», музыкант низко поклонился, и после минуты размышления его разогретые пальцы заколдовали над вариациями на ту же тему.
Похоже – цветущая липа зашелестела под жужжание пчёл, так красиво хлынули звуки из его старой арфы. Её золотое покрытие было довольно сильно потёрто, чем напоминало о том, что этот королевский инструмент несёт в себе тысячелетнюю культуру, и волшебство начинает действовать тотчас, как только к струнам прикоснётся рука мастера.
Моцарт был в восхищении. Такого бродячего музыканта ему ещё не приходилось слушать. Невольно он встал и приблизился к увлечённому арфисту. Тот его не видел, так как его голубые глаза смотрели куда-то вдаль и были полны радостного света, чем Моцарт был сильно растроган. Мужичок ещё играл, когда Моцарт остановился возле него.
Но вот арфа замолчала. Между Моцартом и арфистом ещё вздрагивали последние волшебные звуки, с кухни доносилось звяканье тарелок и звон вилок, когда бледная рука автора «Фигаро» легла на ссутулившееся плечо удивлённого музыканта.
«Спасибо вам. Меня зовут Моцарт»
Руки арфиста упали на колени. С восторгом смотрел он как школьник на маэстро, которым восхищалась вся Прага. Оробевшие глаза возвратились из своего «далёка» полные изумления и божественного смирения. Он не мог поверить, что ему подана рука, написавшая «Фигаро».
Это ему-то, бродяге, который ходит от трактира к трактиру, играет во дворах и подворотнях, просто везде, где есть люди. Для потехи. Он и не вспоминал уже, что музыка рождена, чтобы делать жизнь прекраснее, и когда ему никто не подавал и гроша за игру, и когда его выступление частенько обрывали, чтобы шёл со своим «номером» подальше.
– 2 —
Посетители трактира начали поглядывать на странную парочку у камина, но Моцарт не видел и не слышал ничего вокруг, кроме арфиста, так сильно тот увлёк его.
«Смогли бы вы сделать вариации на тему, которую я сейчас сыграю вам на клавире?»
Арфист только выдохнул:
«Да, пожалуйста».
«Можете сейчас пойти со мной?»
«Да, пожалуйста».
«А могу я пригласить вас пообедать со мной?»
«Ах, спасибо тысячу раз, да, пожалуйста!»
Моцарт позвал официанта, о чём-то пошептался с ним, затем кивнул арфисту и пошёл в коридор на лестницу, ведущую в гостиничные комнаты. Оглянулся, увидел сутуловатого арфиста, уже распрямившего плечи, шагающего с арфой по лестнице, как престарелый ангел к Отцу небесному.
Была заметна огромная перемена в лице этого богом и судьбой отмеченного мужичка. Душа его пела вместе с арфой. Моцарт подскочил, взялся за инструмент:
«Какой же я рассеянный мальчишка, не помог вам на лестнице, вы позволите?»
Но арфист засопротивлялся и не допустил, чтобы Моцарт стал ему помогать нести его неотлучную арфу. Он вышагивал с ней величаво, его глаза светились особенным просветлённым настроем.
«Кого мне напоминают эти глаза?» – думал Моцарт по пути наверх в гостиничный номер, думал, пока отпирал двери, а когда ещё раз взглянул в глаза старика, понял: «Мысливечек!» Да! Так смотрел вдаль Мысливечек, когда играл ему на клавире свою сонату в солнечной Болоньи!
Арфист вошёл в гостиничный номер как в храм. На цыпочках. Остановился с арфой у дверей и тихонько ожидал. Моцарт взял кресло, поставил посреди комнаты и кивнул ему, дескать, садитесь. Но тот переступал с ноги на ногу, не отваживаясь подойти к креслу.
Тогда Моцарт сам подошёл к музыканту, взял за руку, повёл галантно, как даму, к креслу и ласково усадил своего дрожащего гостя. И при этом всё время вспоминал Мысливечка, благодаря глазам арфиста.
Вспоминал, как Мысливечек рассказывал ему о чешских музыкантах, блуждающих по свету с места на место. Они уходили от домашнего рабства и нищеты в дворянские капеллы и театральные оркестры, где добывали лучший кусок хлеба. И не только Мысливечковы глаза.
То же самое он видел и в глазах других чешских музыкантов, которых встречал в европейских оркестрах. Все они с особенным страстным взглядом прижимали свои инструменты к груди и играли на них поистине всем телом и душой.
